Переезд из Москвы на юг Франции

Мы стоим на набережной старого порта в Марселе. За спиной — дома и трамваи, перед нами — море, но не так, чтобы манящие или бушующее, а городское, портовое, которым властвуют борт к борту пришвартованные суда и крикливые чайки. Вокруг люди, которые тоже не уступают чайкам и скорее настораживают, чем располагают. Я поднимаю голову и снова вижу всё то, от чего отвожу глаза: над нами возвышается зеркальный потолок Нормана Фостера, и найти себя в отражении получается не сразу.

Сверху все мы, очевидно, выглядим иначе.

Первое сентября. Начало учебного года — и в этот раз не только для детей, потому что мы приехали сюда не туристами, а жить. И кажется, что этот учебный год начался в феврале — именно тогда мы оказались в офисе фирмы, обещающей сопровождение при переезде за рубеж.

— Куда? — лаконично спросила нас строгая Юля, и путь во Францию начал приобретать документальные очертания.

Разумеется, собрать все бумажки и отнести их в консульство может каждый. Но подать правдивые факты в правильном ракурсе — то бишь так, чтобы не получить отказа при запросе годовой визы визитёра, с первого раза способны немногие. Мы, по крайней мере, решили не рисковать.

Визитёр — это долгий и осторожный путь в новую страну. Она присматривается к тебе, ты — к ней, и у вас складываются (или нет) взаимоотношения. И, возможно, новая жизнь.

Чтобы стать визитёром во Франции, надо показать источник средств к существованию, убедить консульство в том, что он в ближайшее время не иссякнет, найти жильё, записать детей в школу и обосновать своё желание заложить такой крутой галс в своей судьбе.

Письмо про желание называется lettre de motivation, и писал его за нас парижский юрист Алексей. К тому моменту, как письмо оказалось в моих руках, французский я учила два месяца и делала это по самоучителю — но и этих знаний хватило, чтобы осознать: в моих руках — поэма.

Алексей писал, что жизнь идёт слишком быстро. Похожие дни несутся друг за другом — а ведь хочется осмысленности, и осуществления мечты, и освежения супружеских отношений… Да-да, в мотивационном письме было про любовь и стояли многоточия.

Юля не обманывала: Алексей действительно оказался крутым профи. А мы оказались в стране, где чиновникам могут быть небезразличны наши чувства. И где мы (ну я-то точно) начали искать себя в зеркальном отражении.

Молодец, я считаю, Норман Фостер.
И Юля с Алексеем.

Правда, на вопрос «почему Франция» отвечать теперь приходится самим.

— Почему не Швейцария? — допытывается живущая здесь же, в Экс-на-Провансе, Аня, тоже бывшая москвичка. Мы знакомимся с ней способом, современнейшим из возможных — в комментах у такого же, как я и она, гостя Республики.

— Почему не Германия? — поднимая бровь, изумляется Аньес, мама новой дочкиной подружки. Год назад они переехали в Экс из северного Руана (а север, даже и Франции — это для южан условный магадан и «лучше вы к нам»).

— Но почему всё-таки именно к нам?! — недоумевают гостеприимные провансальцы, разводя руками. На французском форуме о смене места жительства я прочла, что их отношение к чужакам — это еще один огромный минус переезда в благословенный Прованс. Второй, сразу после мистраля.

На ответы в духе «а сами-то вы что же» у меня не хватает пороху.

Ответ «чувства — это аргумент» мне тоже пока кажется сумасбродным. Но я всё же догадываюсь, что дело именно в них, в чувствах.

Аргументы неочевидны, зыбки и сотканы из воспоминаний.

Тишина и спокойствие долины Луары. Чистый прохладный воздух. Туман над водой. И чёткое ощущение, что природа здесь нежится, оттого что любима.

Тигриная грация парижского продавца с иссиня-чёрной кожей и белоснежными склерами. Он раскован и весел. Он — дома, и мне тоже немедленно хочется в этот дом. Я рассуждаю совершенно по-расистски (дескать, раз даже и его признали, то уж меня-то точно…), но пока ещё этого не осознаю.

Вспыхивающий в глазах французов — ненадолго, на время коротенького разговора — огонёк внимания и неподдельного интереса. И их легкий юмор, и эмпатия, и такт — мне этого не хватает, и я тоже хочу шутить так просто и необидно.

И тёплого хлеба по утрам хочу.
И научиться красиво завязывать шарф.
И вообще — хочу, и всё тут.

Разумеется, меня отговаривают.

— Они жуткие снобы, — горячится моя подруга Оксана. Она училась во Франции, и та, похоже, застряла у неё в сердце крошечной стрелой Амура — ни вытащить, ни позабыть. (Типичная, между прочим, история. Не исключено, что и вы сейчас читаете эти строки оттого, что с вами случилось что-то похожее:).

— Там, чтоб ты знала, — просвещает меня Оксана, — работает принцип одного горшка. Чтобы чего-то добиться, надо было сидеть на горшке с правильными людьми ещё в младенчестве. Они скажут одно, изобразят другое, а подумают третье. Ты ни с кем не поговоришь по душам. Там никому из иностранцев никогда не удастся сделаться своим.

— Ну и ладно! Всё равно я вижу себя во Франции. В Париже, например… — говорю я, уплывая от первоначальной запальчивости к мечтательности безнадёжно влюблённого человека.

— Ну да. Скажи ещё — в Экс-ан-Провансе! — фыркает Оксана, и мы идём пить французское вино к изобильному русскому столу, на время оставляя спорную тему.

Я не хочу ни для кого делаться своей и не люблю разговоров по душам, но — как знать — может быть, Оксана права. Переезд — дело серьёзное, и необходимо всё взвесить как можно тщательнее и разумней.

Но дивное «Экс-ан-Прованс» поселяется в моей душе тихим звоном серебряных колокольчиков, поющих так чисто и верно, что никакого сомнения быть не может: это песня про страну моей мечты.

А Вселенная, говорят, им не противится, если они никого не обижают.

Знакомая педиатр, которой я сетую, что во Франции дочка не болела совсем (в Москве болезням не видно ни конца ни края), прямо хоть бери да переезжай, идёт у Вселенной на поводу, иронично восклицая:

— Ну да. Прямиком на южный берег!

«Почему бы и нет?..» — думаю я. Но в ответ, конечно, молчу.

Беседу с Юлей мы начинаем с Парижа.

В ходе разговора выясняется, что там на одного арендодателя приходится по паре десятков семей претендентов, и на просмотр квартиры надо приходить как на собеседование при приёме на престижную работу. То есть при полном параде и с чистой шеей. Шею я мою регулярно, но на собеседованиях никогда не была.

Это ясно читается в моём взгляде, поэтому Юля звонит мне через пару дней и заходит издалека:

— Знаете, — вкрадчиво говорит она, — Алексей считает, что с Парижем будет сложно. Я просто хотела вам рассказать, что недавно отправляла семью в один город — там есть университет, и они едут учить в нём своего мальчика… Так вот, этот город на юге Франции называется…

«Экс-ан-Прованс», — понимаю я, чувствуя, как сходятся кусочки пазла. И она действительно это произносит.

— Знаю. Хочу, — отвечаю я уверено, ни разу в жизни в Эксе пока не побывав.

Даже если моя решительность и пугает Юлю, вида она не подаёт.

— Он белый, — по инерции продолжает она. — Это полная противоположность Марселю. Там совсем нет арабов.

Так в песне про хрустальную мечту появляются слова, которых, увы, не выкинуть.

А абстрактное желание жить во Франции получает прописку и делается чем-то более осязаемым, чем мечта.

И требует решительности: сразу после приезда мне нужно было записать сына в школу — самой, без парижского консультанта Алексея.

Проще всего записывать в школу детей до двенадцати лет. Не требуется вообще ничего, даже ребёнка — нужно просто назвать адрес (каждой коммуне или району города соответствует своя школа) и показать справку о прививках (российский прививочный сертификат с переводом всех вполне устраивает). И, если с адресом вам повезло (то бишь район неплох), началка тоже будет благополучной.

С детьми, которые по возрасту попадают в коллеж или лицей, всё сложнее.

Во-первых, в момент записи они должны присутствовать лично.
Во-вторых, учиться они будут на класс младше — если, конечно, не знают французского.
В третьих, если в городе есть специальный класс для иностранцев, ребёнка, скорее всего, запишут именно туда.

В нашем случае именно так и получилось: в мае, при поездке в Экс с консультантом, девятилетнюю дочку быстро записали в отличную коммунальную началку. Добряк-директор, похожий на артиста Леонова («Обратите внимание на его руки! — шепнул мне наблюдательный юрист, когда директор пошёл искать печать. — Как у крестьянина, правда?..»), внёс её имя в толстенный гроссбух и выдал об этом справку.

А тринадцатилетнего сына в коллеж со спецклассом записать только пообещали: в государственных коллежах для этого выделены несколько июньских дней. Даже информационное письмо об этом дали — что обещают записать. Хотя и не сразу, но дали. Отделаться от парижских юристов практически невозможно.

— Ну, бумаги для консульства у вас есть, — успокаивающим голосом сказал мне Алексей, когда мы вышли из прохлады стеклянно-бетонного куба на улицу, залитую майским солнцем, — а дальше разберётесь на месте. Хотите — приезжайте ещё раз в июне, хотите — решайте вопрос в сентябре, когда приедете всей семьёй.

Вот так и вышло, что в сына теперь, в сентябре, требовалось устраивать в школу самостоятельно.

На месте стало ясно, что расстояние, разделяющее школы детей, чересчур велико.

Как поступить следовало: пойти в коллеж по месту жительства, обьяснить ситуацию и настоять на записи. Но языковой барьер, но неуверенность, но липкий страх…

Как поступили мы: разумеется, по-московски. Если что-то не складывается — плати. Так сын оказался в частной билингвальной (англо-французской) школе.

Есть ловушки для снов, такие цветные колечки с пёрышками. А есть ловушки для родительских страхов (или проблем). Персонально я оказывалась в них неоднократно, и в каждой из частных школ, где в разное время учились мои дети, первая встреча с директором — событие значительное, минимум на полгода оказывающее целительное действие на тревожные родительские души.

В этом смысле мадам Ян оказалась на высоте.

— Быть подростком — это тяжелое испытание, — хорошо поставленным голосом оповестила нас она, завершая длительное рандеву. Мы предсказуемо обалдели.

— И, если однажды ты почувствуешь, что тебе одиноко… Если вдруг тебе покажется, что родители совершили ошибку, переехав в другую страну, всегда помни: двери этого кабинета для тебя открыты! Всегда. — После такого проникновенного пассажа, обращённого к нашему сыну, мы с мужем приободрились (тоже предсказуемо, но паттерны не меняются). Психологический комфорт подростка стоит гораздо больше четырехсот пятидесяти евро в месяц.

Правда, в этой комфортной обстановке учить французский сын не торопился. Зато вывел свой средненький английский на недосягаемую (ну для меня, например) высоту, найдя отличного собеседника в лице эксцентричного британца Чарли. По хитрому плану мадам Ян, тот должен был на первых порах помогать сыну с переводом (то бишь трепаться на уроках им разрешено было официально). Другие дети в школе тоже оказались вполне себе англоговорящими, и через год мадам Ян с изумлением констатировала: ожидаемого психологического срыва не произошло. Как, впрочем, и прогресса во французском.

Поэтому коллеж пришлось всё-таки поменять, прихватив, разумеется, беглый английский, дружбу с Чарли и хорошие воспоминания.

Во французском есть слово parcours — история, жизненный путь, последовательность событий на определённом отрезке времени.

В отличие от сыновнего, дочкин parcours оказался жёстче.

В первый день в школе она не поняла ни слова, много раз собиралась всплакнуть и съела чужой обед.
Самая душераздирающая история вышла с обедом.

Милая англоговорящая учительница объяснила мне, что уроки закончатся в половине двенадцатого. Подушки, кастрюльки, всякая всячина — из магазина мы торопились как могли, но на десять минут всё-таки опоздали.
Решетчатые ворота школы оказались закрыты.

За ними стоял приветливый парень с ключами, при виде нас сделавший приглашающий жест и попытавшийся нас впустить — но из всего, что он произнёс, я разобрала только что-то похожее на ’обед’ и отрицательно замотала головой: нет, обедать в школе мы не планировали. Тихонько подошла дочка, и парень деликатно удалился, чтобы мы могли без помех провести военный совет.

— А что, уроки ещё не кончились? — спросили бестолковые родители.
— Похоже, что нет, — ответило храброе дитя.
— Ну ты держись, доченька, одноклассников. Видишь их?
— Да, вон они… Пошли куда-то.
— Ну и ты иди за ними, маленькая, иди…

И она, конечно, пошла.

Выяснив у внимательно наблюдавшего за нашей беседой парня (ну как-как… на пальцах!) время окончания уроков, усталые, но довольные пионеры повезли подушки домой. Чтобы — surprise , surprise! — получить звонок от Алексея. Давно не виделись же. Соскучились страшно.

Чего нельзя было сказать о парижском юристе.

— Звонили из мерии, — обошёлся он без предисловий, — и просили срочно заплатить за кантин. Да, в течение дня. Все остальные сделали это в июне. И вы там давайте, обзаводитесь уже телефонами, — посоветовал он, напоследок сжалившись и всё-таки пожалев нам удачи.

Что такое кантин, мы ещё не знали, но догадались, что это как-то связано с едой.

В мерии догадка подтвердилась: кантин — это школьное питание. В двухчасовой обеденный перерыв детей можно либо забирать домой (вот почему парень с ключами говорил про обед и махал руками), либо оставлять в школе, где их покормят и займут в оставшееся время.

Еда во Франции — это святое. Она должна быть заказана и оплачена заранее — до последней порции. И потому нашу девочку накормили едой, предназначавшейся мадам Маньян, одной из сотрудниц, ведающих кантином. О чём она не преминула нам сообщить в шутливой форме, похлопав себя по бокам: дескать, спасибо, что помогаете мне худеть.

— Спасибо, что берёте наличные вместо чека! — как могла, изобразила я в знак благодарности, видя, как сотрудники мэрии собирают по карманам мелочь, чтобы внести месячную сумму за кантин с точностью до сантима. Оплата производится исключительно чеком, и наличных расчетов в мэрии не ведут. Могут только помочь в частном порядке, видя, как нелегко даётся некоторым взрослым изучение французской жизни методом полного погружения.

В отличие от детей: дочку мы забрали из школы в хорошем настроении и с маленькими подарочками от пытавшихся утешить её товарищей. Через три дня она заговорила, через неделю начала писать, и пришедший через месяц инспектор не нашёл никакой надобности в дополнительных занятиях французским или переводе в коррекционный класс для иностранцев.

А ещё немного погодя комплимент относительно отсутствия у неё акцента сделался привычным для беспечных родителей. И замечательные оценки тоже.

Поэтому родительская тревога как-то поугасла. И страх ушёл.

И даже чековая книжка появилась.

В общем, мечта сбылась.

Оказалось, что её осуществление — это форменный Маркес. Который — помните? — писал:

«Не дай себе умереть, не познав этого чуда — спать с тем, кого любишь».

С «жить там, где хочется», если честно, та же история.