«Я встречался со шведкой полгода и сломался о гендерное равенство»: откровения русского парня

Статья публикуется анонимно в рамках нашего проекта «Напиши о своем переезде».

Меня зовут Дмитрий, мне 30 лет, и последние два года я прожил в Стокгольме. Уехал с мечтами о скандинавском счастье, высоких белокурых красавицах и качестве жизни. Вернулся… скажем так, с переосмыслением того, что такое отношения между мужчиной и женщиной.

Это не история про то, что все шведки плохие. Это рассказ о том, почему лично мне оказалось невозможно построить с ними отношения. И предупреждение для тех русских парней, которые, как и я два года назад, романтизируют Скандинавию.

Как всё начиналось

Моя IT-компания открыла офис в Стокгольме, и мне предложили релокацию. Швеция! Страна с самым высоким уровнем жизни, социальных гарантий, где все счастливы и улыбаются (спойлер: не улыбаются незнакомцам).

А еще — страна высоких белокурых красавиц. Я, конечно, знал про шведок. Кто не знает? Высокие, стройные, с правильными чертами лица. Говорят, это потому что в Швеции до 1976 года действовала программа евгеники — принудительная стерилизация людей с «нежелательными» признаками. Последняя страна в Европе, которая это практиковала.

Звучит жутко, но результат на лицо — или на лица, если точнее. Средний рост шведки — 167 см, а шведа — 180. Это самые высокие люди в Европе. И да, многие действительно очень красивы.

Я прилетел в ноябре. Первое, что заметил — темнота. В три часа дня уже сумерки. Второе — холодность. И я не про погоду.

Шведы не улыбаются незнакомцам. Вообще. В метро все сидят с каменными лицами. В магазине кассир не поздоровается первым. На улице люди обходят друг друга за метр, избегая контакта.

«Ничего, — думал я, — зато девушки красивые. Быстро адаптируюсь».

Я ошибался насчёт «быстро».

Первую девушку я встретил через приложение знакомств. Эмма, 27 лет, работала в дизайн-студии, говорила на отличном английском, выглядела как модель из каталога.

Мы договорились встретиться в кафе. Я пришёл за десять минут, чтобы не опоздать — в России это вежливость. В Швеции, как выяснилось, это странность.

Эмма пришла минута в минуту. Ни на секунду раньше. Села напротив, кивнула:

— Привет, Дима.

— Привет! Как дела? Как добралась?

— Нормально.

Пауза. Я ждал, что она что-то спросит в ответ. Но она молча открыла меню.

Ладно. Может, стесняется. Заказали кофе и десерты. Разговор еле-еле двигался. Я задавал вопросы — она отвечала односложно. Сама не спрашивала почти ничего.

Когда принесли счёт, я по привычке потянулся к нему. Эмма молниеносно выхватила:

— Стоп! Мы делим.

— Да не надо, я угощу…

— Нет. Мы делим.

Она достала телефон, открыла калькулятор, посчитала:

— Твой кофе 45 крон, мой 42, твой десерт 65, мой 70… Итого ты платишь 110 крон, я — 112.

Я сидел в лёгком шоке. Не потому что жалко денег — а потому что это было как то… по-бухгалтерски.

— Эмма, ну серьёзно, это же всего пара сотен крон, я могу…

— Дима, я не хочу чувствовать себя обязанной.

— Обязанной?

— Да. Если ты заплатишь за меня, ты будешь думать, что я тебе что-то должна.

— Я не буду так думать! Это просто… вежливость. В России мужчина обычно платит на первом свидании.

Она поджала губы:

— В России, может быть. Здесь мы за равенство.

Мы разделили счёт до последней кроны. Попрощались. Я ушёл, не понимая, что только что произошло.

Позже я спросил у шведского коллеги Йонаса:

— Это нормально? Делить счёт на первом свидании?

— Конечно! А что не нормального?

— Ну… в России мужчина обычно платит. Это считается правильным.

Йонас покачал головой:

— В России, может, и так. Здесь это считается сексизмом. Почему мужчина должен платить? Женщина что, не может сама? Это унижает её.

Я попытался объяснить:

— Это не унижение. Это просто жест внимания, заботы…

— Заботы? — Йонас усмехнулся. — Женщине не нужна твоя забота. Она взрослый человек. Она сама о себе позаботится.

Тогда я ещё не понял, насколько глубоко это сидит в шведской культуре.

Второе знакомство

Сару я встретил на вечеринке у коллег. Высокая, спортивная, с короткой стрижкой. Мы разговорились, она оказалась умной и даже с чувством юмора (редкость для шведов).

После вечеринки я написал ей:

«Привет! Было приятно пообщаться вчера. Ты очень интересный человек! И красивая)»

Ответ пришёл через день:

«Привет, Дима. Спасибо за комплимент насчёт интересного человека. Но хочу попросить: не комментируй мою внешность. Это для меня оскорбительно».

Я перечитал несколько раз. «Не комментируй внешность»? Я же просто сказал, что она красивая!

Написал:

«Извини, не хотел обидеть. Просто хотел сделать комплимент…»

«Понимаю. Но комплименты внешности — это форма объективизации женщины. Лучше хвалить достижения, ум, работу. Не то, как мы выглядим».

Я сидел и тупо смотрел в экран. Объективизация? Я же не сказал ничего пошлого! Просто «красивая»!

Мы всё-таки начали встречаться. Сара была интересной — увлекалась экологией, вела блог про zero waste (с англ. «ноль отходов») — модное течение в Швеции, где люди стараются минимизировать любые отходы человеческой деятельности. Работала в НКО. Но постоянно я натыкался на… правила.

Однажды мы гуляли по парку. Шёл дождь, я автоматически раскрыл зонт и поднял его над нами обоими, наклонив в её сторону, чтобы ей не капало.

— Дима, ты опять это делаешь.

— Что делаю?

— Наклоняешь зонт в мою сторону. Как будто я не могу выдержать пару капель дождя.

— Я просто… не хочу, чтобы ты промокла.

— Я взрослая женщина. Если я промокну — это мой выбор.

Я опустил зонт. Мы шли, и на меня капало справа, а на неё — слева. Зонт был между нами строго по центру.

В другой раз открыл ей дверь машины. Она остановилась:

— Зачем?

— Как зачем? Это просто вежливость…

— Я могу сама открыть дверь. У меня руки есть.

— Я знаю, что ты можешь! Просто…

— Просто ты думаешь, что я слабая?

— Нет! Господи, это просто жест…

— Жест, который подразумевает, что женщина не способна на элементарные вещи.

Мы ехали в напряжённой тишине.

Больше всех меня добило на ужине с её друзьями. Речь зашла о детях. Один из парней сказал, что хочет двоих.

— А ты, Сара? — спросили её.

— Я не уверена, что хочу детей. Это огромная ответственность, и я не хочу жертвовать карьерой.

— Понятно, — сказал я. — А если всё-таки решишь, как думаешь распределить роли? Кто будет больше времени проводить с ребёнком?

Все за столом на меня уставились.

— Дима, — медленно произнесла Сара, — ты сейчас серьёзно спросил это?

— Ну… да? Это же важный вопрос…

— Роли распределяются ПОРОВНУ. Пятьдесят на пятьдесят.

— Я не против! Я просто спросил…

— Твой вопрос подразумевает, что кто-то должен больше. Обычно женщина. Это патриархальное мышление.

Её подруга добавила:

— В Швеции мужчины берут декретный отпуск наравне с женщинами. Это закон. Даже есть квота — минимум три месяца должен отсидеть отец.

Я кивнул, чувствуя себя как ребенок, которого отчитывают за плохое поведение.

Мы расстались через месяц. Последней каплей стала ситуация с сумками.

Мы возвращались из супермаркета. Я нёс пакет, она — две тяжелых сумки. Я сказал:

— Давай я возьму твои тоже.

— Нет.

— Да ладно, мне не тяжело…

— Я СКАЗАЛА НЕТ.

Она остановилась посреди улицы:

— Дима, я устала. Устала от того, что ты постоянно пытаешься «помочь». Я не маленькая девочка! Я могу сама нести сумку! Я могу сама открыть дверь! Я могу сама дойти под дождём!

— Я просто пытаюсь быть внимательным…

— Ты пытаешься быть рыцарем! А мне не нужен рыцарь! Мне нужен равноправный партнёр!

Тогда я понял: в Швеции любое проявление мужской заботы воспринимается как сексизм. Любая попытка помочь — как унижение женщины. Любой комплимент внешности — как харассмент.

Третья попытка

Анника была самой красивой девушкой, с которой я встречался в Швеции. Высокая, блондинка, голубые глаза — стереотипная скандинавская красота. И она была… активисткой.

Экология, веганство, «нулевые отходы», Грета Тунберг — всё в одном флаконе.

Первое свидание мы провели в веганском кафе. Я заказал «бургер» (это был не бургер, это была катастрофа из нута).

— Как тебе? — спросила Анника.

— Ммм… интересно.

— Правда? Я так рада! Знаешь, мясо — это убийство. И главная причина изменения климата.

— Ну… не главная, наверное. Промышленность, транспорт…

— Нет, именно мясо! 18% всех выбросов парниковых газов! Это больше, чем весь транспорт!

Я решил не спорить.

В следующий раз мы пошли к ней домой. Её квартира была… аскетичной. Минимализм доведённый до абсурда.

— Ты что, только съехала? — спросил я, глядя на пустые стены.

— Нет, я здесь три года живу.

— Но… где мебель?

— Зачем мне много мебели? Это потребление ради потребления. Я живу по принципу «меньше — лучше».

У неё был матрас на полу, один стол, один стул, одна тарелка, одна кружка.

— А если придут гости?

— Гости приносят свою посуду. Или едим по очереди.

Я промолчал.

Больше всего меня добило, когда я решил приготовить ей ужин. Купил продукты в обычном супермаркете, пришёл к ней.

Анника посмотрела на пакет:

— Дима… это пластик.

— Да, ну… обычный пакет из магазина.

— У нас в Швеции есть тканевые сумки. Многоразовые.

— Я забыл…

— Забыл? — Она смотрела на меня как на экоубийцу. — Ты понимаешь, что один пластиковый пакет разлагается 400 лет?

— Понимаю, но этот пакет все равно произведен уже. К тому же его можно использовать повторно…

Она начала вытаскивать продукты:

— Огурцы в плёнке. Помидоры в пластиковой упаковке. Сыр не веганский. Яйца? Дима, это же эксплуатация животных!

— Я хотел омлет сделать…

— Я не ем продукты животного происхождения. Это жестоко и неэтично.

— Хорошо, я могу приготовить что-то другое…

Но она уже вошла в режим лекции:

— Ты понимаешь, что молочная промышленность убивает миллионы телят каждый год? Что куриц держат в ужасных условиях? Что рыболовство уничтожает океан?

Я стоял с пакетом продуктов, которые превратились в орудия экоцида.

— Слушай, я не знал, что ты такая строгая веганка. В следующий раз куплю веган-продукты.

— В СЛЕДУЮЩИЙ раз? Дима, планета умирает СЕЙЧАС! Нет «следующего раза»!

Мы расстались через две недели. Я не выдержал постоянных лекций про экологию, углеродный след, страдания животных и конец света.

Чем больше я встречался с шведками, тем больше понимал: феминизм в Швеции — это не движение. Это религия.

У неё есть догматы (гендерное равенство превыше всего), есть грехи (сексизм, объективизация, патриархат), есть еретики (все, кто не согласен).

И отступать от догматов нельзя. Вообще.

Однажды я сидел в баре с коллегами. Разговор зашёл об отношениях. Шведский парень Оскар жаловался:

— Моя девушка требует, чтобы я ходил к психологу.

— Почему? — спросил я.

— Потому что я сказал, что хочу зарабатывать больше, чтобы обеспечивать семью. Она сказала, что это токсичная маскулинность, и мне нужна терапия.

— Серьёзно?

— Полностью. Здесь нельзя хотеть быть добытчиком. Это сексизм. Мужчина должен хотеть карьеру женщины так же, как свою. Или даже больше.

Другой коллега, Маттиас, добавил:

— Моя бывшая разорвала отношения, потому что я не плакал при ней.

— Что?

— Да. Она сказала, что я «эмоционально закрыт» и «не выражаю уязвимость». Это, по её словам, признак токсичной маскулинности.

— А ты просто… не плачешь?

— Я не плачу по каждому поводу! Я нормальный мужик! Но здесь мужчина ДОЛЖЕН плакать. Иначе ты «не проработал эмоции».

Я сидел и думал: что же это за страна, где мужчина должен отказаться от всего, что делает его мужчиной?

Не можешь платить за девушку — сексизм. Не можешь делать комплименты — харассмент. Не можешь открывать двери — патриархат. Не можешь защищать — токсичная маскулинность. Не можешь обеспечивать — угнетение женщин.

Четвёртая попытка

Ингрид была последней. Юрист, 29 лет, умная, образованная. Мы познакомились на языковых курсах шведского.

Первый месяц всё шло неплохо. Мы ходили в кино, гуляли, разговаривали. Она казалась более… нормальной, что ли. Менее радикальной.

Пока однажды я не написал ей утром SMS:

«Доброе утро, красавица! Как спалось?»

Через час пришёл ответ:

«Дима, нам нужно поговорить».

О господи. Эта фраза никогда не предвещает ничего хорошего.

Вечером мы встретились. Ингрид была серьёзной:

— Дима, я хочу обсудить твоё сообщение.

— Какое?

— То, где ты назвал меня «красавицей».

— И… что не так?

— Это неуместно.

— Неуместно? Мы встречаемся месяц!

— Не важно. Называть женщину «красавицей» — это редуцировать её до внешности.

— Господи, Ингрид, это просто ласковое обращение! В России все так говорят!

— Мы не в России. Здесь такие обращения считаются некорректными.

— Хорошо, а как мне тебя называть?

— По имени.

— Просто по имени? Никаких «милая», «дорогая», ничего?

— Ничего. Я — Ингрид. Этого достаточно.

Я сидел, пытаясь переварить информацию. Нельзя называть девушку ласково. Это неправильно.

— А как же романтика? — не выдержал я. — Как вообще выражать чувства?

— Чувства можно выражать словами. Говорить: «Я ценю тебя», «Ты важна для меня», «Я уважаю твои достижения».

— Но это так… формально.

— Это уважительно.

Мы встречались ещё три недели. Я старался. Честно. Называл её по имени, делил все счета, не открывал двери, не делал комплиментов внешности.

И понял: я несчастен.

Отношения превратились в минное поле. Каждое слово нужно взвешивать. Каждый жест — проверять на сексизм. Каждое проявление внимания — согласовывать с феминистской повесткой.

Это не отношения. Это хождение по канату над пропастью гендерных конфликтов.

Мы расстались по моей инициативе. Ингрид сказала:

— Жаль. Я думала, ты сможешь адаптироваться.

— К чему адаптироваться?

— К равноправным отношениям.

— Ингрид, я ЗА равноправие. Я за то, чтобы женщины зарабатывали столько же, голосовали, строили карьеру. Но равноправие — это не отказ от романтики!

— Романтика, построенная на гендерных стереотипах, токсична.

Я ушёл, поняв: мы говорим на разных языках.

Что я понял за два года

Швеция — прекрасная страна. Высокий уровень жизни, социальные гарантии, чистота, порядок. Но для русского мужчины, воспитанного в традиционной культуре, это культурный шок.

Я не против равноправия. Серьёзно. Я за то, чтобы женщины имели те же права, ту же зарплату, те же возможности.

Но я хочу иметь право ухаживать. Дарить цветы. Открывать двери. Говорить комплименты. Защищать. Заботиться. это моя природа, ведь женщины и мужчины не одинаковы.

В Швеции всё это — сексизм.

Здесь женщина не хочет, чтобы о ней заботились. Она хочет, чтобы её оставили в покое и дали возможность заботиться о себе самой. Отсюда нежелание рожать, строить семью (весь фокус женщин на обеспечении себя, построении карьеры)

Здесь нет рыцарей и принцесс. Есть только равные партнёры, которые делят всё строго пополам — от счетов до эмоций.

Для кого-то это идеал. Для меня — это холодная безжизненная схема.

Мой коллега Йонас как-то сказал:

— Дима, ты из другой культуры. Вам, русским, кажется, что женщину нужно защищать. А мы считаем, что женщина сама себя защитит. Вы хотите быть рыцарями. А мы хотим быть равными.

И он прав. Мы действительно из разных культур.

Через два года я вернулся в Россию. Не потому что в Швеции плохо жить — там отлично жить в бытовом плане, если у тебя хорошая оплачиваемая работа. Просто я понял: я не могу строить отношения в стране, где меня постоянно обвиняют в сексизме за то, что я хочу быть мужчиной.

Сейчас встречаюсь с русской девушкой. Да, она хочет равной зарплаты. Да, она строит карьеру. Да, иногда она сама платит в ресторане.

Но она не устраивает скандал, когда я открываю ей дверь. Не обижается, когда я говорю «Привет, красавица». Не считает токсичной маскулинностью, когда я несу тяжёлые сумки.

Мы нашли баланс. Равноправие без фанатизма. Уважение без отказа от гендерных ролей.