Почти по Радищеву: из Санкт-Петербурга в Волгоград

Никогда не переезжайте, будучи пьяным. Слышите, никогда!

Решил как-то я летом переехать из города Санкт-Петербурга на историческую родину – в Волгоград. Причин тому было немало: питерское лето похожее на сочинскую зиму, предвкушение волгоградской жары, фруктов и голоногих особ женского пола, мучительное расставание с очередной барышней, закончившаяся аренда квартиры, отсутствие работы и намечающаяся впереди долговая яма. Замечу, я — по профессии музыкант, поэт, композитор, аранжировщик.

Отступление №1: для провинциального музыканта Питер – сады Семирамиды, он же – ящик Пандоры. С одной стороны клубы, концертные площадки, каждый второй знакомый – музыкант или поэт, или художник, на худой конец, дизайнер. Есть, где развернуться творческой душе! С другой стороны, перманентный алкоголь, непрестанные подружки, работа «по дружбе», что идет к сокращению финансовых запасов. Если ты долго живешь в Питере и делаешь хоть что-нибудь – растишь помалу социальный и жизненный статус. От зачуханных коммуналок до приличной «двушки» на Петроградке, от бомжеватого гения до вполне себе известного музыкантика. И все б хорошо, да усталость, да пресыщенность «культуркой», да отключающийся мозг от круглосуточного общения. И, главное! — в Питере НЕТ ЛЕТА. В смысле то, что они здесь называют летом, в наших южных краях именуется — «так себе дождливая погодка». Причины и следствия, дружок.

Недалеко от Большой Пушкарской улицы. Петроградка. Питер

Итак, я музыкант и аранжировщик. Средства производства мои: гитара, клавиши, компьютер – то бишь домашняя студия. Соответственно, дабы не умереть с голоду в душном Волгограде, изредка работать, извлекая из себя музыку, нужно весь этот небольшой музыкальный скарб доставить из пункта А (Питер) в пункт Б (Волгоград). Что имеем: две гитары (электро и акустика, вес с кофрами — двадцать пять килограмм), системный блок компьютера – восемь килограмм, миди-клавиатура (пять килограмм), студийные мониторы (тринадцать килограмм), трихомудия типа – шнуры, пульт, микрофоны и прочее (семь килограмм), ну, и рюкзачок с трусами — килограмма полтора. Кроме веса, все это еще объемное. И – крайне хрупкое!

Вот она – основная часть моего багажа

Задача разрешимая, если ты – дочь миллионера или небольшой бандит чиновничьих кровей: садишься в красивую машину, барахло загружаешь в джип охраны и скирдуешь помалу две тысячи километров.

Вариант второй: отправляешь барахло с транспортной компанией. Есть нюансы – плата за перевозку равна годовому бюджету Анголы и, скорее всего, привезенные тебе инструменты и хрупкое оборудование будут весьма годны для утилизации и последующей переработки в шлакоблоки.

Я избрал третий вариант: героический и непосильный – всё везти на себе. Рассудив, что общая масса груза приближается к весу среднестатистического пузатого мужика – купил два места в плацкарте, на себя и на того парня. Верхнее и нижнее.

Отступление №2: проездив многие годы по гастролям с музыкальной группой в составе меня, молоденькой девушки и здорового лысого друга, я привык к тому, что в поезде мое место – верхняя полка, ибо девушке надо уступать, а у друга рост под два метра. Дискриминация, но верхняя полка – это мой конёк. А всякий раз, перемещаясь в одиночестве, даже купив билет на нижнюю полку, вокруг меня всегда образовывались хворые бабушки, чуть беременные женщины и мужчины с неполовозрелыми детьми. Ну, как не уступить? Представьте мой восторг от обладания двумя полками сразу — как захочу, так и лягу!

День отъезда настал внезапно. Сами понимаете, вчерашние проводы – сиречь сегодняшнее похмелье. Благо, со вчера осталось жизненно важной влаги. К вечеру, в то время как мои многочисленные провожающие начали выползать со своих многочисленных работ и сгонять свои многочисленные тела к Московскому вокзалу, мы – мой благодушный брат за рулём и я, вкусивший напитков и готовый к покорению Памира – уже час как пытались найти несколько сантиметров парковки в районе дислокации поезда, увозящего меня на юг. Мобильная связь творит чудеса (как они раньше без сотовых телефонов женились) – и, в конечном итоге, вся шатия-братия собралась в давно знакомом кафе, чёрт его знает, как называется, помню, что с потолка свисает акула, и давай употреблять спиртные напитки в количествах, приемлемых солдату после дембеля. Ибо у друзей пятница, а у меня «прощание Славянки». Соотношение закуски-выпивки, как всегда, было в пользу спиртного. Так как люди мы мирные, обошлось без шума и драки, почти как всегда…

Процесс переноса вещей, от спрятавшейся за мусорными баками машины до вагона, помню смутно. Почему меня запустили в поезд – сие загадка. Твердо помню, что мы всей толпой распевали пионерские песни, пытались уговорить Мишу ехать со мной, на что он благоразумно достал бутылку коньяка и заявил, что это — его представитель, который будет сопровождать меня, пока не кончатся деньги. Разумеется, у «представителя» оказался брат-близнец, которого мы благополучно ухлопали тут же на перроне. Получив от моих друзей все необходимые наставления и рекомендации по поводу транспортировки меня, проводница затолкала мое вальяжное тело в вагон, сообщив, что «перрончик тронулся — вагон останулся».

В вагоне, как всегда, пахло носками, дезодорантом и перегаром. Окружающие с любопытством наблюдали, как я гибкими руками утрамбовывал на второй полке багаж. Интересующимся я объяснил, что, в связи с изменением погодных условий, перевожу свою утиную ферму из Карелии в Сочи, и, если кому нужно, готов поделиться яйцами. Мужик напротив тут же предложил выпить…

У меня в дороге есть три правила: никогда не пить с попутчиками, не уходить в вагон-ресторан, не застелив постели, не приставать к женщинам, которые едут с мужем и ребенком.

С третьим пунктом было проще, не до приставаний ныне. Мужику объяснил, что пить не позволяет мама и нравственные принципы. С постелью было сложнее – проводницы попались медлительные как медузы, и лишь через сорок минут, застелив бугристую подстилку типа «матрас» влажной тряпкой модели «простыня», взяв излюбленный томик Бродского, охлопав себя со всех сторон на наличие паспорта-денег-телефона, я направился к месту своей обычной постоянной дислокации – в вагон-ресторан.

Я считаю, что есть только два гармоничных способа длительного перемещения посредством, ни к ночи будет сказано, РЖД – вдвоем в купе с безумной феминой или книга-музыка-сигарета-водка.

Предвкушая блаженные пару часов наедине с алкоголем и стихосложением, я заказал обычные «триста», борщ и чай с лимоном и уставился в окно в ожидании прекрасного. И тут случилось страшное…

Есть только две вещи, которые я боюсь, — незамужняя женщина «за тридцать» и зубная боль. Если от первого можно убежать, то второе сидит в тебе, и, как та женщина, говорит тебе: «Ах, ты, мой сладенький, здравствуй, теперь ты мой!»

Медленно, как встает солнце, как вы просыпаетесь не на рыбалку, а на работу, как ваша жена одевается перед выходом из дома – у меня во рту появилась боль. Из покалывания перерастая в нытье, из нытья — в подергивание, боль эта расползлась по скуле, прянула в затылок, сжала висок. Знаю я эти штуки – если уж началось, то на неделю, тут либо вешаться, либо водка, либо Кетарол. Начал я с водки, не исключая в дальнейшем возможность прочего.

За следующие тридцать шесть часов я задал себе много вопросов: «Червь ли я дрожащий или тесто дрожжевое? », «Может ли взрослый мужчина сыграть в Анну Каренину, не выходя из поезда?», «Всё ль так не вечно под луной иль эта музыка будет вечной?». Глубокомыслию моему не было предела, ибо, когда тело не может лежать, сидеть, стоять, спать, есть, говорить, молчать — в душе образуются очень глубокие омуты. Я пил водку, Кетарол, анальгин, горячий чай, водку, Кетарол, коньяк, чай, Кетарол…Иногда мне удавалось минут на десять заснуть, и тут же приходил МАЛЬЧИК (я проклял, что первый раз в жизни улегся на нижнюю полку), он говорил: «Дядя, у машинки упало колесо, сделай». Я делал и пытался заснуть, тогда приходил другой мальчик и начинал по мне ходить, и его мамаша взывала надо мной: «Не какай на дядю, он спит». Вообще детей в этом поезде оказалось много. И они все шли ко мне со своими радостями и горестями. Это б ничего, но у них было много сердобольных и крайне громогласных родителей, они пытались меня спасти. Чуткие люди, но очень громкие.

В промежутках между попытками забытья я совершал променады: от тамбура до ресторана, оттуда до туалета, и опять тамбур – ресторан – туалет. Я прошел весь поезд из конца в конец, алкал покоя, но не обрел его.

Впрочем, что говорить, многие более достойные люди пытались описать ад, и все это лишь слова.

В четыре утра, на волгоградском перроне, мой друг Вадик задал мне два никчемных вопроса: «Что у тебя с мордой?» и «Как мы это всё вдвоем попрем к машине?». Я был пуст, из ответов у меня имелись только «угу» и «ну, блин».

Волгоградский вокзал

И стало так: два угрюмых, не выспавшихся, небритых мужика под печальными взглядами благожелательной милиции, под тюканье проходящих поездов, в мутной рассветной мгле короткими перебежками переволакивают шмотьишко по пустынному перрону, как те муравьи, которым больше нечем заняться. Благо, друг мой Вадик сменил свой мало вместимый Nissan на дородную Subaru. Через пятнадцать минут у Вадика дома мы пили кофе и решали, куда сначала меня отправить: к стоматологу или под капельницу. Назначили первым пунктом главврача стоматологической клиники, по совместительству вообще главного «по зубам» в Волгограде.

Центр Волгограда. Площадь павших бойцов

Дождавшись начала рабочего дня, Вадим транспортировал меня в больничку, сдал на руки и объяснил, как поступать с этим помятым телом. Надо мной смеялась вся больница, утверждая, что двенадцать таблеток Кетарола, четыре таблетки анальгина и много-много алкоголя – вещи несовместимые с анестезией. Вырвали-таки зуб «наживую». Люблю я этих врачей – все с хохмачками да прибаутками. Увидев мой флюс, хирург возопил: «А, леденец за щеку засунул, сейчас отниму» и ведь отнял, подлец.

На этом медицинская история не закончилась, поехали мы к Саше – волшебному доктору, коего знаем мы лет с п’ятнадцяти, не как доктора, а как волшебного человека. Ныне — замначальника больницы МВД. Саша, посмотрев на мою слегка небритую и изрядно красную физиономию, сказал: «Ну, понятно, под капельницу». И призвал Олю и Галю, и повелел положить тело бренное на кровать мягкую, и воткнуть иглу острую в вену толстую, и закачать туда множество медицинских препаратов, названия те я никогда не запомню.

Вот так, после десяти лет добровольного изгнания на север, оказался я в Волгограде, протрезвевший, бездомный, беспутный. Но всяк, кто знает, тот понимает, на Родине каждый камень – дом.

Вид на Центральный район Волгограда с Волги

Друг Вадик сдал мне свою пустующую квартиру, друг Витя организовал большой сольный концерт, а многочисленные друзья-музыканты всячески, с удовольствием со мной поиграли. И мама видела сына не раз в несколько лет, а хотя бы пару раз в неделю. И родственники вспомнили, что есть забытый богом Серёжа. И впервые за пятнадцать лет друзья детства и одноклассники явились не миражами памяти, а реальными людьми.

И было жаркое лето. И песчаные пляжи как в Майами, только лучше. И было солнце в шесть утра на кухне. И раки – ведро на троих, а не шесть штучек на питерскую компанию. И палатка на берегу озера. И догорающая в костре гитара. И телефонные звонки из забытого на время Питера. И, как говорил Ланцберг, «и работа, работа, и отложенных строчек гора».