Эмиграция во Вьетнам: часть первая, российская

Вступление

Здравствуйте, дорогие читатели. Меня зовут Таня, я живу во Вьетнаме и работаю в сфере туризма. Совсем недавно один из моих туристов рассказал мне о проекте «Не сидится». Меня очень заинтересовало, и я решила рассказать свою историю.

Привет! Это я!

Русской речи и грамоте я никогда специально не обучалась, поэтому попросила помочь мне моих детей, которые сейчас живут в России. Хотя и без них история получилась бы достаточно грамотной.

Итак, начнем повествование. Я родилась полвека назад и на собственном опыте познала и горечь, и страдания, и скромные радости вьетнамского народа. Своего отца увидеть мне не удалось. Он был убит вьетконговцами в 1963 году за несколько месяцев до моего рождения. Мать я тоже помню плохо. Ее забрали с собой американцы, когда пришли к нам в поселение. Больше никто маму не видел.

Американцы, как и любая варварская нация, вели себя на нашей территории просто ужасно. Если бы я хотела рассказать о всех тех ужасах, что пришлись на мое детство, то, наверное, можно было бы издать отдельную книгу. Чего только стоит один «оранж». Янки активно применяли во Вьетнаме химическое оружие. Если вы поищите в интернете, то найдете много ужасных свидетельств, насколько бесчеловечным является этот метод ведения войны. До сих пор среди вьетнамцев рождается большое число детей с отклонениями. Так или иначе, но заряд «химии» получили почти все жители вьетнамского юга 60-х и начала 70-х годов.

Принято считать, что во всех вьетнамских бедах виноваты американцы, но я не склонна так считать. Войну развязали коммунистические партизаны, и нельзя исключать, что отмашку им дал Хрущев, который активно поддерживал Северный Вьетнам и повстанцев с юга. Не знаю, кому нужно было объединение страны, если и в настоящее время южане и северяне относятся друг к другу очень прохладно.

Мы, те, кто живет в южных провинциях, считаем северян дикарями. Они могут есть все, что движется, в том числе домашних животных, а мы – нет. Южные вьетнамцы были сильнее подвержены влиянию французской культуры, и, по моему мнению, лучше воспитаны и обладают западными ценностями. Правда, та ужасная война сравняла всех.

Я помню, как восьмилетней девочкой была вынуждена прятаться по лесам, и есть коренья, стебельки и траву. Был страшный голод. Риса сажали очень мало, скот забирали «союзники» или «противники». Для нас, тех, кто был за мир, все люди с оружием в руках были одинаковы. Мы, молча, их ненавидели. Америка с Гитлером так ожесточенно не воевала, как с нами. Что сделал янкам безобидный азиатский народ трудно понять до сих пор.

Если вы когда-нибудь будете в Хошимине, обязательно сходите в музей войны. Там мало экспонатов, зато много свидетельств и фотографий. Вы поймете, какой ужас пережили вьетнамцы. Германия до сих пор расплачивается за геноцид еврейского народа. Америка же плевать на нас хотела. В последние годы активисты и инвалиды пишут письма в Вашингтон с просьбой помочь с лечением, но в ответ тишина или пустые обещания. Мне кажется, от полного истребления нас спас Бог. Других объяснений я найти не могу.

Из-за войны, нищеты и отсутствия родителей (с юных лет приходилось работать самой, поскольку бабушка не могла содержать шесть иждивенцев) я не получила даже полного среднего образования. Возможно, благодаря тому, что знаний из колледжа у меня не было, я училась всю жизнь, и сейчас, к пятидесяти годам, умею очень многое.

Долгие годы я работала швеей. Обращаться с машинкой меня научила бабушка. Бабушка никогда не шила никому, кроме своей семьи. Я же днями и ночами сидела за столом. Находила выкройки в журналах, кроила, строчила и т.п. Журналы, в основном, были советские. СССР снабжал Вьетнам гуманитарной помощью. Конечно, мы больше были бы рады мясу, но журналы тоже хорошо. Они потом долгие годы ходили по стране, их аккуратно передавали из рук в руки, поскольку другого вестника моды у нас не было. Работа швеи затянула меня.

Однажды, ко мне с просьбой ушить костюм пришел молодой человек. Как говорится, между нами пробежала искра. Я в любовь с первого взгляда верю, поскольку никакой другой любви у меня больше не было и не будет. Мы почти сразу планировали оформить наши отношения, но так вышло, что мой Ван (так зовут мужа) должен был возвращаться в Советский Союз, в Оренбург, где учился в авиационном училище. После окончания обучения он стал бы уважаемым человеком, но проверять наши чувства временем совсем не хотелось, и поэтому я напросилась поехать с ним.

Это сейчас можно просто купить билеты на самолет и полететь в Россию. А тогда надо было пройти несколько инстанций. У меня были грамоты, победы на конкурсах, поэтому я пошла в коммунистическую партию Вьетнама с просьбой, отправить меня в Советский Союз для обмена опытом. Разумеется, никто так просто ничего делать не собирался, и мы распродали все свое немногочисленное имущество на взятки. В итоге, я вступила в коммунистическую партию и получила возможность работать на оренбургской швейной фабрике. Тогда, кроме меня, там уже трудилось несколько вьетнамок. Проблема была в том, что они знали хотя бы немного русский язык, а я вообще кроме «здравствуйте, спокойной ночи и спасибо» не могла ничего произнести.

Снежная Россия

На дворе был 86-й год, февраль, когда я отправилась к Ванечке (вьетнамское имя мужа удивительно легко ложилось на русский лад). Из Ханоя мы долетели до Москвы. Там должна была быть пересадка до Оренбурга. Я знала, что в России холодно, и что там идет снег. Видела по телевизору вашу зиму, но совершенно не представляла, что она такая холодная. Конечно, взяла с собой теплых вещей. Две кофты.

Прилетели мы в Шереметьево, а улетать надо было из Домодедово. Скажу честно, рожать было легче, чем с лексиконом из трех слов объяснить, что мне надо в Домодедово. Благо быстро нашли переводчика. Наверное, меня и так бы проводили куда надо, но в аэропорт почему-то отправили молоденькую белобрысую девочку, которая ни слова по-вьетнамски не знала. Хорошо, что я подняла панику, иначе нам бы пришлось ехать на автобусе, а так переводчика привезли на милицейской машине, и она же нас отвезла до Домодедово.

Ваня в Оренбурге встречать меня не мог, зато в аэропорт приехали активистки с завода. Две русские женщины и две вьетнамки, Нгок и Фыонг, которых все называли Надя и Зоя.

Меня же зовут Тиен, что в переводе означает добрый дух. С легкой руки русских ребят я стала Таней. Аэропорт в Оренбурге находится за городом, и мы довольно долго ехали в жигулях. Я прилипла к стеклу, как маленькая девочка, и смотрела на русскую зиму. Дальше начиналась интересная русская жизнь. 

Русская жизнь

На заводе быстро поняли, что я никакая ни коммунистка. Хо Ши Мина не чту, учений Ленина не знаю. Благо на дворе уже был 86-й год, и вся эта партийная ерунда постепенно уходила на второй план. Я хорошо работала, делала все, что мне говорили. А вечерами мы мечтали с Ваней о том, как будем жить дальше. Возвращаться во Вьетнам не хотелось. Хотелось остаться здесь. Муж говорил, что Советский Союз – страна миллиона возможностей, что сейчас здесь все изменится, и будет, как на Западе.

В училище Ваня познакомился с ребятами, которым доводилось общаться с теми, кто бывал в Европе. Один сокурсник даже сам ездил в Чехословакию. Конечно, это страна была тоже коммунистического блока, но там было гораздо приличнее, чем в Союзе, и, разумеется, лучше, чем во Вьетнаме.

В конце 80-х мы подали документы на гражданство. Я к тому моменту уже сносно знала русский, у меня открылся какой-то талант к языкам. Самостоятельно, в дальнейшем, я овладела английским. Сначала – по учебникам. Сын пошел в школу, и уже в третьем классе они стали изучать язык. Сначала я прошла их учебник, а потом принялась за книжки для старших классов.

Ваня после училища выпросил, чтобы его оставили в Советском Союзе. Он вообще умеет дружить и всегда очень выгодно заводит знакомства. Надо отдать ему должное, он не циничен в отношениях. Даже если знакомство ему нужно для какой-то выгоды, то и после получения этой выгоды он не перестает общаться с человеком, а дружит еще крепче. Так он подружился с сыном одного влиятельного в городе человека, который и с гражданством помог, и в Аэрофлот Ваню пристроил. Правда, в начале 90-х годов, муж оттуда ушел и стал помогать своему другу с бизнесом.

Тогда в Россию пачками стали завозить китайцев и вьетнамцев, те за гроши работали на полях. Ваня мой ими руководил. Хоть и зарабатывал он хорошо, а деньги были нелегкими. Приходилось каждый день наступать самому себе на горло. Он у меня хоть и был профессиональным военным, но остался совестливым человек. А тут приходилось обманывать своих соотечественников, заставлять работать их в тяжелых условиях и получать за это очень маленькие деньги.

Богатые тоже…

В 1994 году мы переехали на улицу Чкалова, район был шикарным. Тогда этот район считался шикарным, Ростоши только строились, не были еще такими большими. Мы часто там гостили у ваниного начальника. Он был похож на бандита из карикатуры – квадратный, лысый и с огромными печатками на пальцах. Муж просил меня не называть имя своего друга и босса, я пообещала. Сейчас этого человека уже много лет на свете, поэтому ничего плохого сказать не могу. За грозной внешностью скрывалась тонкая ранимая натура. Летними вечерами мы сидели на веранде, после бани, и пели подмосковные вечера. Это было незабываемо.

Для меня, девочки проведшей детство по лесам Вьетнама, сытая Россия казалась какой-то сказкой. Я прекрасно понимала, что наша сладкая жизнь не будет вечной. В те времена нельзя было быть уверенной ни в чем. День ото дня все могло кардинально поменяться. Так у нас и произошло. В один из вечеров Ваня пришел домой и сказал, что не может больше так работать, что ему противно на самого себя смотреть в зеркало, что считает себя рвачом и работорговцем. Босс отпустил его безо всяких проблем. Все-таки они хорошо общались еще до того, как стали заниматься бизнесом, а поэтому мыслей о предательстве не могло возникнуть.

Как показала жизнь, Ваня принял правильное решение. Спустя несколько месяцев, в 95-м году в городе начались волнения. Криминальные разборки были таким обыденным делом, что казалось, будто мы живем в Чикаго. В начале 97 года принялись за ваниных друзей, кому-то они стали не угодны. Муж хоть и был уже два года не у дел, но все равно боялся за меня, за жизнь наших детей.

С начала 95 года Ваня устроился на работу в СТО, ночами еще дежурил сторожем в поликлинике. Я, как могла, обшивала подруг, вечерами писала от руки объявления, и мы с детьми утром их расклеивали по всему району. Жить было очень тяжело. Те деньги, что мы успели заработать за время роскоши, Ваня вложил в недвижимость, купил землю в Ростоши и однокомнатную квартиру на Гагарина. В ней жил брат мужа, переехавший из Вьетнама, за лучшей долей. Брать нам с них денег за жилье было неудобно.

Как-то полегче стало в 99-м году, когда мы продали участок в Ростоши, наши две квартиры и переехали в Орск, где занялись автомобильным бизнесом. Параллельно Ваня открыл СТО. Несколько раз мы ездили в Нижний Новгород за автомобилями. Итого в нашем парке было шесть Газелей. Они часто ломались, водители попадали в аварии, у них начинались запои, они просто-напросто пропадали.

Сам по себе Орск мне нравился меньше Оренбурга. Все-таки областной центр он и есть областной центр. Грязнее города, чем Орск, я не видела никогда. Небо коптят трубы никелевого комбината, металлургического завода из Новотроицка. Иногда пахло мясными обрезками мясоконсервного комбината.

Никелевый комбинат в Орске. Фото: Поботаев В.П.

Поселиться мы решили в центре города, в районе, где можно было бы сильно не волноваться за безопасность детей. Выбор наш пал на улицу Тбилисская, где мы выбрали квартиру в старом сталинском доме. Когда сдирали обои, обнаружили, что во всю стену идет большая трещина. Впоследствии на этом месте регулярно рвались обои. Чтобы не снижать цену при продаже, пришлось на место трещины поклеить свежие обои и закрыть это место ковром.

Как вы понимаете сами, за годы жизни в России мы стали русскими с головы до пят. Никогда вьетнамец не стал бы прятать перед соотечественником трещину в доме, который он продает. Честным у нас быть почетно. В России почетно быть хитрым. Поэтому, как говорят в Оренбурге: С волками жить – по-волчьи выть.

В Орске мы прожили шесть лет. Сначала очень переживали из-за того, что бизнес не приносит должных доходов, а потом привыкли. Жили, как обычные орцы. Ходили в театр, несколько раз съездили в отпуск. Однажды во Вьетнам и однажды на Черное море.

Я прекрасно понимаю, что Черное море имеет небольшое отношение к истории наших скитаний по земле российской и вьетнамской, но промолчать я просто не могу. Это просто ужас. В Адлере все очень грязно. Всюду ходят очень громкие армяне. В гостиницах жить было очень дорого, поэтому мы поселились в гостевом доме у одной грузинки (это было еще до войны России с Грузией). Кормила она нас, конечно, хорошо, но постоянно заглядывала в окно, а однажды я застукала ее за подслушиванием.

После Черного моря мы ездили к родственникам в Фантхьет, это во Вьетнаме. Тогда только-только на Родину стали приезжать туристы из разных уголков мира, и впечатления были противоположными черноморским курортам.

Гости юбилея моей свекрови

Домой, домой!!!

Все решения у нас в семье принимает муж. В 2007 году он решил вернуться во Вьетнам. Было это аккурат через год после того, как мы съездили навестить родных. В Орске тогда была очень суровая зима, газели опять начали хандрить, водители перестали выходить на маршруты. Терпение у Вани кончилось. Мы за бесценок продали автомобили, закрыли ИП, продали оборудование, которое было на СТО, и стали собираться в обратный путь.

Дети нас не поддержали. Старшему сыну было уже 19 лет, он учился тогда на втором курсе в Оренбургской Государственной Медицинской Академии, на лечфаке. Сейчас он трудится на скорой, получает полезный опыт, и на 0,25 ставки работает физиотерапевтом. Так что если вас будет лечить врач-вьетнамец, не пугайтесь. Он хороший специалист. Мы с мужем надеемся, что лет через пять он переберется во Вьетнам. Русских здесь сейчас много, так что русскоговорящий доктор будет получать очень хорошие деньги. Правда, у Сережи с вьетнамским языком плохо, мы специально не учили, не ждали, что когда-нибудь пригодится.

Дочка на Родину с нами тоже не поехала. Ей в 2007 году было 16. Она тогда оканчивала школу, в Орске, и собиралась поступать в Оренбургский Государственный университет, изучать социологию.

Мы продали квартиру в Орске, приобрели жилье в Оренбурге, на улице Маршала Жукова. Район неплохой, правда дочь там уже не живет. Она вышла замуж за осетина, и переехала в частный сектор, на улицу Муссы Джалиля. Так что теперь мы настоящая интернациональная семья.

Про то, кем работает сын, я уже рассказала, а дочка трудится дома. У нее декретный отпуск. Сынишку назвали Сосланом. Мы его еще не видели, только по скайпу. Кроме того, что дочка сидит с малышом, она еще и работает в интернете, дизайнером.

Чуть позже я напишу о том, как сложилась моя жизнь во Вьетнаме…